Семён Шуртаков - Несмолкаемая песня [Рассказы и повести]
Расходимся уже близко к полночи.
— Ну вот и еще один вечер пропал.
— Ну зачем ты так, Витя!.. Да, конечно, временами было скучновато, но все же…
— Что все же?
— Все-таки рассказ непосредственного участника — где ты еще услышишь?
— О том, как он с дружками пил необыкновенный коктейль?
— Он же и о своем рекорде что-то рассказывал.
— Кстати, я так и не понял, что за рекорд: толкал он что-то или кидал?
— Я тоже это как-то не уловила, — честно признается Маринка.
Люблю ее за эту честность, терпеть не могу упрямых, ничем не поступающихся людей.
— Вот видишь, как здорово рассказывал!.. Ну да не в чемпионе дело. Он не виноват, что находятся дураки, которые приглашают и, развесив уши, слушают его примитивные рассказы о серебре и бронзе…
— Витя, а кто такая маркиза Рамбулье? — когда мы уже подходили к дому, вспомнила Маринка.
— О, это была интересная дама!.. Да ты просто запамятовала, а должна знать. Маркиза Рамбулье осталась в истории своим литературным салоном. Но то был действительно литературный салон!.. А кто нынче приходил к Юльке? Ты что, и всерьез считаешь, что там были сплошные таланты?.. Помнишь, художник, который нынче был представлен как «очень и очень талантливый», — помнишь, как он полгода назад показывал свою полуабстрактную мазню?
— Это был не абстракционизм, а поп-арт, — уточняет Маринка.
— Будто это что-то меняет! Мазня остается мазней, как модно ее ни назови… А лирик? Помнишь, как он читал:
Нет, не Лермонтов я, не Пушкин,
даже не Александр Дюма.
Разрядите меня, как пушку, а не то я сойду
с ума…
И при этом еще — слышала, наверное, — кто-то еще завопил: «Разрядите меня, как пушку! — какой колоссальный образ, какая экспрессия!..» Экспрессия! Да такие стишки, даже лучше, скоро роботы будут сочинять.
— Ну, ладно, что ты взялся этих дураков перечислять! — остановила его Маринка. — Ну их всех туда-сюда. — И неожиданно, как умеет это только она, без всякого перехода: — Вот ты у меня действительно талантливый, и… и я тебя люблю!
Железная логика, ничего не скажешь!
Мы стоим около своего дома. Маринка прижимается к моему плечу, заглядывает в глаза и улыбается. Так улыбается, что я тоже не могу ей в ответ не улыбнуться. Все же славный человечек эта Маринка!
Но когда мы поднимаемся по лестнице, ко миг опять возвращается тоскливое ощущение пропавшего вечера.
И сколько их, таких вечеров, пропало!..
15
Как-то прошлым летом ездили мы с Маринкой в Звенигород. Купались в Москве-реке, на которой он стоит, бродили по лесу. А еще и любовались городом, его древним кремлем с далеко видным со всех сторон Успенским собором. Опять же скажешь: умели деды ставить грады! Хоть Владимир возьми, хоть Углич, хоть ту же Москву — обязательно на холме, обязательно над рекой, а то и в таком месте, где одна река впадает в другую. И Звенигород стоит на холме, опоясанном рекой, и виден далеко окрест. И когда глядишь снизу, из Заречья, — таким высоким видится тот кремлевский холм, что храмы, его венчающие, кажется, задевают своими золочеными крестами облака…
Когда я бродил по таежному Медвежьегорску, мне почему-то и раз и два вспомнился Звенигород… Я пытался понять, при чем тут Звенигород, но так и не понял. Да и в самом деле ничего общего у того и другого города не было.
И вот только теперь, раздумывая над проектом, вспоминая Медвежьегорск, я опять вспомнил Звенигород и как бы задним числом понял, зачем и почему он мне тогда приходил на память.
Вознесенный на высокий холм и далеко отовсюду видный, Звенигород приходил мне на память в равнинном, замкнутом тайгой Медвежьегорске, как его антитеза, его полная противоположность.
Мне захотелось поговорить об этом с Маринкой. Интересно, что она скажет.
Я начал с того, что да, конечно, умели наши деды выбирать для городов такие удобные и живописные места, что вот и по прошествии многих веков мы не перестаем восхищаться и красотой тех городов и их поразительно удачным местоположением. Однако же, воздавая должное художническому вкусу и практической сметливости наших предков, думается, не следует уж слишком предаваться самоуничижению и самобичеванию. Мы ведь тоже что-то понимаем, в чем-то разбираемся.
— Так в чем же дело?
— Просто наступили другие времена. Если раньше место для нового града выбирал князь, то место для нынешнего Медвежьегорска было выбрано вообще без какого-либо участия председателя горисполкома. Нынче места для новых городов выбирают геологи, гидрологи и другие столь же скромного общественного положения люди. А если еще точнее — места эти указывают и не столь люди, сколь сама природа…
— То есть?
— А вспомни, как залежи железной руды у горы Магнитной указали место Магнитогорску, на калийных солях поставили Соликамск, каменное сужение Ангары у Братского порога указало место плотине гидростанции, а вместе с тем и городу Братску.
— Значит, даешь Магнитогорск, Соликамск, а о красоте и думать нечего?
— А между прочим, князь выбирал обязательно высокое да еще и окруженное с двух сторон водой место не только и не столько из одной красоты. Ставя новый город, он в первую голову ставил новую крепость. Именно с крепости, с обнесенного высокой стеной кремля и начинались многие славные русские города. Ну а если крепость, так где ее ставить, если не на высоком холме да у слияния рек — чем выше холм, чем больше воды, тем крепость неприступней…
— А ведь верно.
— Нынешние градостроители лишены возможности выбора и могут только тихо завидовать Юрию Долгорукому или Всеволоду Большое Гнездо.
— Ну, завидовать — это так. А что еще они должны делать. В наши времена…
— Да, в новые времена должны быть и какие-то новые принципы градостроительства… Ты посмотри, как дворцы, скажем, московского Кремля сливаются в нерасторжимое единство с крепостными стенами и башнями. И не только дворцы — все здания как внутри Кремля, так и снаружи его.
— Ну, нынче, сам же говоришь, и город зачинается по-другому, и уж, конечно же, крепостные стены и башни в нем ставить ни к чему.
— Это да. Но если в оные времена кремль был не только военным, административным, политическим, но еще и архитектурным центром города и, как магнит, держал вокруг себя слободы разного ремесленного люда, — где он, этот явственно обозначенный центр, в наших городах?! Большое скопление построек, пусть даже расположенных улицами, — это еще не город. Это просто много домов — и все. Но не таким ли безличным скоплением домов и улиц являются многие наши новые города, и мой Медвежьегорск в том числе?!
— Однако же, если не сам человек, а природа указывает место под новый город, — что тут поделаешь! Против природы не попрешь.
— А и не надо переть. Но когда природа то место указала и мы начинаем закладывать город — в наших руках, черт возьми, построить именно город, а не жилой придаток руднику или заводу. Чтобы не город при заводе, а завод при городе. И в наших руках построить его по единому плану, а не так, что сначала один рабочий поселок, да другой, да рядом с ним третий, а потом все их циркуляром объединяем в одно и начинаем считать городом.
— А может он, единый центр, совсем и не нужен?
— Готов согласиться: может быть, и не нужен. Но все равно пусть эти три поселка с самого же начала выглядят, как части единого целого, пусть в их планировке чувствуется одна направляющая рука. Пусть город, как и любой живой организм, начинается с зародыша… В Индии говорят, даже из двадцати кроликов не составишь одного слона. А что же, как не кролики, эти наши рабочие поселки, из которых мы сплошь и рядом составляем новые города?!
…Зазвонил телефон. Я снял трубку и услышал в ней Маринкин голос:
— Витя, в «Художественном» на Арбате, говорят, идет новый потрясный фильм. Сходим?
— Что ж, давай сходим…
Да, это звонила Маринка. А никакого разговора о старых и новых городах не было. Разговор этот я придумал за своим рабочим столом. Нынче у меня тяжелый день, работа над проектом застопорилась. Все вроде шло, и хорошо шло, а вот нынче взглянул критическим оком на дело рук своих и увидел, что и это не так, и то не эдак. Все-таки очень это каверзное дело — вписывать здание в уже застроенный массив, если спервоначала здание твое в плане не значилось…
Работа застопорилась. А в такие минуты опять начинают одолевать всякие сомнения, в голову лезут всякие противоречивые мысли. И хочется поговорить с кем-нибудь, высказать эти мысли, хочется, чтобы кто-то или отверг их, или, наоборот, утвердил, тебя в твоей правоте… С шефом я не люблю говорить о работе незаконченной. Вот сделаю, покажу и послушаю, что он скажет. А пока работа где-то на середине, тут самое лучшее поговорить с каким-то близким человеком, пусть даже и неспециалистом. Поговорить бы с Владимиром! Впрочем, многое из того, что сейчас мне приходит на ум, корешками-то уходит в наши с ним разговоры.
